Он с детства не любил овал. Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал! Он с детства угол рисовал

Перу поэта Павла Когана, погибшего молодым на фронте в годы Великой отечественной войны, автора знаменитой "Бригантины" ("Надоело говорить и спорить, и любить усталые глаза...") принадлежит стихотворение "Гроза", которое мне очень нравилось в юности своей категоричной революционностью, романтикой, юной неусидчивостью. В памяти остались только две последние строчки, которые неожиданно сегодня вспомнились, причём вспомнились, как объект для шутки, для пародии. Но, прежде чем представить вниманию читателя собственно пародию, приведу полностью оригинал, ибо, по моему мнению, это замечательное стихотворение заслуживает чтоб его вспомнили. А Павел Коган, надеюсь, меня простит...
Итак:
Павел Коган
ГРОЗА
Косым, стремительным углом
И ветром, режущим глаза,
Переломившейся ветлой
На землю падала гроза.
И, громом возвестив весну,
Она звенела по траве,
С размаху вышибая дверь
В стремительность и крутизну.
И вниз. К обрыву. Под уклон.
К воде. К беседке из надежд,
Где столько вымокло одежд,
Надежд и песен утекло.
Далеко, может быть, в края,
Где девушка живет моя.
Но, сосен мирные ряды
Высокой силой раскачав,
Вдруг задохнулась и в кусты
Упала выводком галчат.
И люди вышли из квартир,
Устало высохла трава.
И снова тишь.
И снова мир.
Как равнодушье, как овал.
Я с детства не любил овал!
Я с детства угол рисовал!
20 января 1936

А вот моя пародия:
Я С ДЕТСТВА НЕ ЛЮБИЛ ОВАЛ
Когда-то был я глуп и мал.
Фигуру не любил – овал.
В углу стоял, стоял, стоял
И этот угол рисовал…
Как много утекло воды
С тех пор, но есть мои следы
В углу: на стенках, на полу.
Я до сих пор углу хвалу
Пою, и голос в хрип сорвал.
Я с детства не любил овал.
Когда овалом от ремня
По попе хлопали меня,
Сквозь слёзы истово шептал:
«Милее угол, чем овал…»
Но на судьбу управы нет,
Не предсказать её зигзаг.
Вот мой Овальный кабинет,
А звёздно-полосатый флаг –
На стенке, за моей спиной.
А доллар падает…скандал…
Зачем жестоко так со мной?
Я с детства не любил овал…
29.01.09

Рецензии

Аркадий, спасибо, что напомнили о замечательном поэте.. Конечно, эти строки известны всем и вдохновляют на пародии.... Хотя мне овал нравицца. Овал ремня и овальный кабинет - супер!

Ежедневная аудитория портала Стихи.ру - порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

Октябрь 2013

К 95-летию со дня рождения Павла Когана

Его написанная в 1937-м «Бригантина» стала неофициальным гимном студенчества 1960-х. Собственно, тогда же к Павлу Когану - спустя почти четверть века после героической гибели - пришла первая известность.
Этот мальчик с тонкими чертами лица родился в Киеве в 1918-м, но в 1922 году вместе с родителями переехал в Москву. Сам рано начав сочинять, он знал наизусть сотни стихотворений разных поэтов - о литературных вкусах парня можно судить по листку из школьной тетрадки, на котором восьмиклассник Павел Коган перечисляет, кого бы еще хотел прочесть. Здесь и традиционные Фет с Тютчевым, Блок и Брюсов, и эмигрант Бальмонт и даже расстрелянный Николай Гумилев… На дворе, напомню, стоит 1934-й год.
Казалось бы, определить творчество Когана можно одним словом - «романтизм». Еще подростком он дважды сбегал из дома - попробовать на зуб жизнь в русской деревне. Романтика странствий? Безусловно. Но в результате этих пеших путешествий в мае 1936 года родился «Монолог» - одно из самых страшных стихотворений в русской поэзии ХХ века, написанное 17-летним юношей:

Мы кончены. Мы отступили.
Пересчитаем раны и трофеи.
Мы пили водку, пили «ерофеич»,
Но настоящего вина не пили.
Авантюристы,
мы искали подвиг,
Мечтатели, мы бредили боями,
А век велел -
на выгребные ямы!
А век командовал:
«В шеренгу по два!»
………………………………….
Я понимаю все. И я не спорю.
Высокий век идет
высоким трактом.
Я говорю:
«Да здравствует история!» -
И головою падаю под трактор.

Поступление Когана в том же году в Институт философии, литературы и истории - знаменитый ИФЛИ - было практически предопределено. Этот вуз стал в конце 1930-х альма-матер для Давида Самойлова (тогда еще Кауфмана), киевлянина Семена Гудзенко, Юрия Левитанского, Бориса Слуцкого и многих других.
В 1937-м из-под пера 19-летнего Когана появляются строки, которые 18-летний (!) Георгий (кстати, Соломонович) Лепский, в будущем - известный бард, кладет на музыку. Итог - рождение знаменитой «Бригантины», которую многие считают родоначальницей авторской песни в СССР и по сей день исполняют на бардовских слетах.
Были у Когана и другие стихи, отражавшие дух эпохи с ее безмерным патриотизмом и готовностью к самопожертвованию:
Я - патриот. Я воздух русский,
Я землю русскую люблю,
Я верю, что нигде на свете
Второй такой не отыскать,
Чтоб так пахнуло на рассвете,
Чтоб дымный ветер на песках…
И где еще найдешь такие
Березы, как в моем краю!
Я б сдох как пес от ностальгии
В любом кокосовом раю.
Но мы еще дойдем до Ганга,
Но мы еще умрем в боях,
Чтоб от Японии до Англии
Сияла Родина моя.
из романа в стихах
«Первая треть», 1940-1941 гг.
Сокурсник Алексей Леонтьев вспоминал, как весной 1941 г., предчувствуя приближение войны, Павел как-то просто и тихо сказал: «Я с нее не вернусь, с проклятой, потому что полезу в самую бучу. Такой у меня характер».
В конце мая 1941-го в составе геологической экспедиции Коган отправился в Армению. Здесь и застает его 22 июня. Говорит Леонид Гаряев (в то время - студент ИФЛИ):
«22 июня мы готовились к последнему экзамену и часов около двенадцати услышали во дворе необычный шум. Мой товарищ, увидев, что двор общежития забит студентами, как-то удивительно спокойно сказал: «Ну, значит, война». Он включил радио - и мы услышали выступление председателя Совнаркома Молотова. Мы, конечно, направились в институт. Там уже вовсю шел митинг.
….После митинга стали составлять списки добровольцев и затем толпой двинулись к райвоенкомату. Подходим: у подъезда земля усеяна вырванными из военных билетов листками. Это постарались студенты, не хотевшие воспользоваться правом на отсрочку от призыва».
Вернувшись в Москву, Коган тоже пытается попасть в армию, но получает отказ (из-за плохого зрения его сняли с военного учета). Быстро находит выход: краткосрочные курсы военных переводчиков при военном факультете МГПИИЯ. А вот его друга Давида Самойлова не взяли - провалил экзамен по немецкому языку. В ноябре 1941 г. первый «выпуск» отправляется на фронт. Когана назначают переводчиком, потом помощником начальника штаба полка по разведке.
Из письма другу (июль 1942-го): «Верст за 10 отсюда начинается край, где мы с тобой родились. Должно быть, мы умели крепко любить в юности. Я сужу об этом по тому, какой лютой ненависти я научился. Я часто думаю о том, что мы первое поколение за многие тысячелетия, первое поколение евреев, имеющее свою родину. Наверно, я и люблю поэтому эту землю, как любят в первую любовь». И еще: «Я очень люблю жизнь… Но если б мне пришлось умереть, я бы умер как надо».
Последний день жизни поэта - 23 сентября 1942 года. Новороссийск. Сопка Сахарная Голова… Из воспоминаний жены Елены Ржевской (урожденной Каган, ныне здравствующей известной российской писательницы): «Командование ничего не брало в расчет, угрожающе требовало «языка». Павел прикинул маршрут. Не мог ребят послать, а сам остаться в стороне, возглавил разведку. Ползли в темноте, потом был мглистый рассвет, он неумолимо рассеивался, и немцы засекли их. Открыли прицельный огонь…».
Он погиб, так и не увидев напечатанной ни одной своей строчки. Стихи Когана начали публиковать лишь в конце 1950-х гг., а сборник «Гроза» увидел свет в 1960-м. Впрочем, многие впервые услышали это имя в совсем неожиданном контексте.
В первые дни Шестидневной войны Александр Галич пишет свой «Реквием по неубитым», где клеймит «красавчика, фашистского выкормыша» - президента Египта Насера, незаслуженно увенчанного Звездой Героя Советского Союза:
Должно быть,
с Павликом Коганом
Бежал ты в атаку вместе,
И рядом с тобой
под Выборгом
Убит был Арон Копштейн…
В середине 1960-х на сцене Театра на Таганке Юрий Любимов ставит спектакль «Павшие и живые», где Когана играет Борис Хмельницкий.
В 1967-м на вершине Сахарной Головы энтузиасты установили импровизированный флаг-памятник с надписью: «Автору «Бригантины» Павлу Когану». Тысячи мальчишек и девчонок из 98 городов вместе с членами исторического клуба «Шхуна ровесников» поднялись за эти годы (почти полстолетия!) на вершину, чтобы сменить полотнище необычного монумента. Но… в позапрошлом году символическая могила была снесена бульдозером, территорию стали расчищать под карьер… Правда уже через несколько месяцев благодаря ребятам из Морского Университета Новороссийска на восьмиметровом флагштоке снова взвилось полотнище Флага-памятника, а в честь Павла Когана была установлена памятная плита.
Почему память о таком, казалось бы, немодном поэте как Коган не умирает? Да потому что в его романтизме, страсти и категоричности так нуждается наше циничное время. Помните:
Я с детства не любил овал,
Я с детства угол рисовал!
Так бескомпромиссно он жил, так погиб, так вошел в историю…

Вредно пить красное вино вечером. Точнее - вредно его пить на больную голову. Еще точнее - вредно его пить вечером, на больную голову, с мамой и аккомпаниментом двоих девиц самого ужас~WW прекрасного возраста

Спорили мы об искусстве в искусстве и тех личностях, что были знаковы сами - или их произведения-поступки и т.д. ДЛЯ искусства.
Квадрат Малевича (точка в искусстве, точка отсчета в искусстве, ну и тот самый первый пиксель для дизайнеров), желтая майка Маяковского, Бурлюк.
А началось все с воспоминаний о стихах. Конкретно - о Когане

Косым, стремительным углом
И ветром, режущим глаза,
Переломившейся ветлой
На землю падала гроза.
И, громом возвестив весну,
Она звенела по траве,
С размаху вышибая дверь
В стремительность и крутизну.
И вниз. К обрыву. Под уклон.
К воде. К беседке из надежд,
Где столько вымокло одежд,
Надежд и песен утекло.
Далеко, может быть, в края,
Где девушка живет моя.
Но, сосен мирные ряды
Высокой силой раскачав,
Вдруг задохнулась и в кусты
Упала выводком галчат.
И люди вышли из квартир,
Устало высохла трава.
И снова тишь. И снова мир.
Как равнодушье, как овал.
Я с детства не любил овал!
Я с детства угол рисовал
надо сказать что стихотворение - одно из моих любимых и часто - эпиграф о своих взглядах. я тоже не люблю овал. как и однозначно мягкие, круглые формы. То, что стихотворение не великого поэта, заказуха и по сути - комсомольское творчесво - ответом на Вознесенскую "параболическую балладу" - я и так знала. Мне было напомнено стихотворение-ответ:

Меня, как видно, Бог не звал
И вкусом не снабдил утОнченным.
Я с детства полюбил овал,
За то, что он такой законченный.
Я рос и слушал сказки мамы
И ничего не рисовал,
Когда вставал ко мне углами
Мир, не похожий на овал.
Но все углы, и все печали,
И всех противоречий вал
Я тем больнее ощущаю,
Что с детства полюбил овал.
(Наум Коржавин 1944)

Собственно, конфликта версий я не обнаружила - да, законченность, однозначность, простота трактовки - это овал. Однознаковое, простоедля восприятия - это не отменяет чистоты, красоты, мастерства. но - оно простое. не дающее простора фантазии, не заставляющее - думать. Эстетическое наслаждение - как например классической живописью, но - не заставляющее задумываться - что это.
мне интересно - а кому что ближе? и почему?

Весь город вечер высинил,
И фонари разлучились,
Чуть-чуть глаза зажмуришь -
И стукнутся в зрачки.
Я шел. И мне казалось,
Что фонари те - лучшие
И лучше всех смеются
В прохожие очки.
Я шел, и мне казалось,
Что это очень здорово,
Что это замечательно,
Что на дворе весна.
Я шел, и бессознательно
Я ставил гордо голову,
Я шел, и был уверен,
И очень твердо знал,
Что жизнь - это солнце!
Что жить на свете - стоит!
Что в кровь ко мне залезла
Весенняя гроза,
Что сердце не желает
Сидеть себе спокойно,
Что у моей любимой хорошие глаза,
Что я живу в стране, где
Весна зимою даже,
Где люди, что умеют смеяться и любить.
И я иду. А небо,
Измазанное сажей,
Со мной хохочет вдребезги
И пробует запеть.

Павел Коган. Стихи.

Нам лечь, где лечь,
И там не встать, где лечь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
И, задохнувшись "Интернационалом",
Упасть лицом на высохшие травы.
И уж не встать, и не попасть в анналы,
И даже близким славы не сыскать.

Апрель 1941

Павел Коган. Стихи.
Воспоминания о поэте. Письма.
Изд-во ЦК ВЛКСМ "Молодая гвардия", 1966.

НУ, КАК ЖЕ ЭТО МНЕ СКАЗАТЬ?

Ну, как же это мне сказать,
Когда звенит трамвай,
И первая звенит гроза,
И первая трава,
И на бульварах ребятня,
И синий ветер сел
На лавочку,
И у меня
На сердце карусель,
И мне до черта хорошо,
Свободно и легко,
И если б можно, я б ушел
Ужасно далеко,
Ну, как же это мне сказать,
Когда не хватит слов,
Когда звенят твои глаза
Как запах детских снов,
Когда я знаю все равно -
Все то, что я скажу,
Тебе известно так давно,
И я не разбужу
Того, что крепко, крепко спит.
Но не моя ж вина,
Что за окном моим кипит
Зеленая весна.
Но все равно такой порой,
Когда горит закат,
Когда проходят надо мной
Большие облака,
Я все равно скажу тебе
Про дым, про облака,
Про смену радостей и бед,
Про солнце, про закат,
Про то, что, эти дни любя,
Дожди не очень льют,
Что я хорошую тебя
До одури люблю.

Путешествие в Страну Поэзия.
Ленинград: Лениздат, 1968.

БРИГАНТИНА

Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза...

Капитан, обветренный, как скалы,
Вышел в море, не дождавшись нас...
На прощанье подымай бокалы
Золотого терпкого вина.

Пьем за яростных, за непохожих,
За презревших грошевой уют.

Люди Флинта песенку поют.

Так прощаемся мы с серебристою,
Самою заветною мечтой,
Флибустьеры и авантюристы
По крови, упругой и густой.

И в беде, и в радости, и в горе
Только чуточку прищурь глаза.
В флибустьерском дальнем море
Бригантина подымает паруса.

Вьется по ветру веселый Роджер,
Люди Флинта песенку поют,
И, звеня бокалами, мы тоже
Запеваем песенку свою.

Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза...
В флибустьерском дальнем море
Бригантина подымает паруса...

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

(из романа в стихах)

Есть в наших днях такая точность,
Что мальчики иных веков,
Наверно, будут плакать ночью
О времени большевиков.
И будут жаловаться милым,
Что не родились в те года,
Когда звенела и дымилась,
На берег рухнувши, вода.
Они нас выдумают снова -
Сажень косая, твердый шаг -
И верную найдут основу,
Но не сумеют так дышать,
Как мы дышали, как дружили,
Как жили мы, как впопыхах
Плохие песни мы сложили
О поразительных делах.
Мы были всякими, любыми,
Не очень умными подчас.
Мы наших девушек любили,
Ревнуя, мучаясь, горячась.
Мы были всякими. Но, мучась,
Мы понимали: в наши дни
Нам выпала такая участь,
Что пусть завидуют они.
Они нас выдумают мудрых,
Мы будем строги и прямы,
Они прикрасят и припудрят,
И все-таки пробьемся мы!
Но людям Родины единой,
Едва ли им дано понять,
Какая иногда рутина
Вела нас жить и умирать.
И пусть я покажусь им узким
И их всесветность оскорблю,
Я - патриот. Я воздух русский,
Я землю русскую люблю,
Я верю, что нигде на свете
Второй такой не отыскать,
Чтоб так пахнуло на рассвете,
Чтоб дымный ветер на песках...
И где еще найдешь такие
Березы, как в моем краю!
Я б сдох как пес от ностальгии
В любом кокосовом раю.
Но мы еще дойдем до Ганга,
Но мы еще умрем в боях,
Чтоб от Японии до Англии
Сияла Родина моя.

Советские поэты, павшие на
Великой Отечественной Войне,

ЗВЕЗДА

Светлая моя звезда.
Боль моя старинная.
Гарь приносят поезда
Дальнюю, полынную.
От чужих твоих степей,
Где теперь начало
Всех начал моих и дней
И тоски причалы.
Сколько писем нес сентябрь,
Сколько ярких писем...
Ладно - раньше, но хотя б
Сейчас поторопиться.
В поле темень, в поле жуть -
Осень над Россией.
Поднимаюсь. Подхожу
К окнам темно-синим.
Темень. Глухо. Темень. Тишь.
Старая тревога.
Научи меня нести
Мужество в дороге.
Научи меня всегда
Цель видать сквозь дали.
Утоли, моя звезда,
Все мои печали.
Темень. Глухо.
Поезда
Гарь несут полынную.
Родина моя. Звезда.
Боль моя старинная.

Бессмертие. Стихи советских поэтов,
погибших на фронтах Великой Отечественной
Войны, 1941-1945. Москва, "Прогресс", 1978.

Вечер лирики.
Москва: Искусство, 1965.

Снова месяц висит ятаганом,
На ветру догорает лист.
Утром рано из Зурбагана
Корабли отплывают в Лисс.
Кипарисами машет берег.
Шкипер, верящий всем богам,
Совершенно серьезно верит,
Что на свете есть Зурбаган.
И идут паруса на запад,
Через море и через стих,
Чтоб магнолий тяжелый запах
Грустной песенкой донести.
В час, когда догорает рябина,
Кружит по ветру желтый лист,
Мы поднимем бокал за Грина
И тихонько выпьем за Лисс.

Из книг моей мамы.

Ночь пройдет по улицам
До нездешниx улиц.
Как она сутулится -
Кофточка на стуле.
Стали тени прочными,
Сжали, окружая.
Спишь, моя нарочная,
Спишь, моя чужая.
Полночь ветер мимо вел,
Тишью запорошенный,
Спишь, моя любимая,
Спишь, моя xорошая.
Можно сердце выложить.
На! Чтоб стужу плавило!
Не было! Было же!
Не взяла - оставила.
Дым плывет по комнате,
Гарью темень полнит.
Полночь спросит: "Помните?"
Что ж, скажу, запомнил!
Все запомнил накрепко,
Только зубы xрустнули.
В ванной, что ли, каплет так...
Тиxо как, грустно как...
Грустным быть и гордым?
Боль менять на удаль?
Ночь идет по городу,
Длинная, трудная.

Павел Коган. Стихи.
Воспоминания о поэте. Письма.
Изд-во ЦК ВЛКСМ "Молодая гвардия", 1966.

Люди не замечают, когда кончается детство,
Им грустно, когда кончается юность,
Тоскливо, когда наступает старость,
И жутко, когда ожидают смерть.
Мне было жутко, когда кончилось детство,
Мне тоскливо, что кончается юность,
Неужели я грустью встречу старость
И не замечу смерть?

Советские поэты, павшие на
Великой Отечественной Войне,
Москва, "Советский Писатель", 1965

Неустойчивый мартовский лед
Пешеходами изувечен.
Неожиданно вечер придет,
До усталости милый вечер.
Мы останемся наедине -
Я и зеркало. Понемногу
В нарастающей тишине
Я начну различать тревогу.
Поболтаем. Закрыта дверь.
И дороги неповторимы.
О дорогах: они теперь
Не всегда устремляются к Риму,
И о Риме, который, поверь,
Много проще и повторимее.
Но дороги ведут теперь
Либо к Риму, а либо от Рима.

Советские поэты, павшие на
Великой Отечественной Войне,
Москва, "Советский Писатель", 1965

МОНОЛОГ

Мы кончены. Мы отступили.
Пересчитаем раны и трофеи.
Мы пили водку, пили "ерофеич",
Но настоящего вина не пили.
Авантюристы, мы искали подвиг,
Мечтатели, мы бредили боями,
А век велел - на выгребные ямы!
А век командовал: "В шеренгу по два!"
Мы отступили. И тогда кривая
Нас понесла наверх. И мы как надо
Приняли бой, лица не закрывая,
Лицом к лицу и не прося пощады.
Мы отступали медленно, но честно.
Мы били в лоб. Мы не стреляли сбоку.
Но камень бил, но резала осока,
Но злобою на нас несло из окон
И горечью нас обжигала песня.
Мы кончены. Мы понимаем сами,
Потомки викингов, преемники пиратов:
Честнейшие - мы были подлецами,
Смелейшие - мы были ренегаты.
Я понимаю всё. И я не спорю.
Высокий век идет высоким трактом.
Я говорю: "Да здравствует история!" -
И головою падаю под трактор.

Советские поэты, павшие на
Великой Отечественной Войне,
Москва, "Советский Писатель", 1965

Мы сами не заметили, как сразу
Сукном армейским начинался год,
Как на лету обугливалась фраза
И черствая романтика работ.
Когда кончается твое искусство,
Романтики падучая звезда,
По всем канонам письменно и устно
Тебе тоскою принято воздать.
Еще и строчки пахнут сукровицей,
Еще и вдохновляться нам дано,
Еще ночами нам, как прежде, снится
До осязанья явное Оно.
О, пафос дней, не ведавших причалов,
Когда, еще не выдумав судьбы,
Мы сами, не распутавшись в началах,
Вершили скоротечные суды!

Советские поэты, павшие на
Великой Отечественной Войне,
Москва, "Советский Писатель", 1965

Эта ночь раскидала огни,
Неожиданная, как беда.
Так ли падает птица вниз,
Крылья острые раскидав?
Эта полночь сведет с ума,
Перепутает дни - и прочь.
Из Норвегии шел туман.
Злая ночь. Балтийская ночь.
Ты лежал на сыром песке,
Как надежду обняв песок.
То ль рубин горит на виске,
То ль рябиной зацвел висок.
Ах, на сколько тревожных лет
Горечь эту я сберегу!
Злою ночью лежал поэт
На пустом, как тоска, берегу.
Ночью встанешь. И вновь и вновь
Запеваешь песенку ту же:
Ах ты ночь, ты моя любовь,
Что ты злою бедою кружишь?
Есть на свете город Каир,
Он ночами мне часто снится,
Как стихи прямые твои,
Как косые ее ресницы.
Но, хрипя, отвечает тень:
"Прекрати. Перестань. Не надо.
В мире ночь. В мире будет день.
И весна за снега награда.
Мир огромен. Снега косы,
Людям - слово, а травам шелест.
Сын ты этой земли иль не сын?
Сын ты этой земле иль пришелец?
Выходи. Колобродь. Атамань.
Травы дрогнут. Дороги заждались вождя...

Но ты слишком долго вдыхал болотный туман.
Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя".

Советские поэты, павшие на
Великой Отечественной Войне,
Москва, "Советский Писатель", 1965

О ПОШЛОСТИ

У каждой ночи привкус новый,
Но так же вдребезги храпят
И спят, откушав, Ивановы,
В белье, как в пошлости, до пят.
А я один. Живи в пустыне.
Иди, главы не нагибай,
Когда бараньим салом стынет
Их храп протяжный на губах.
Куда идти, куда мне деться!
От клизм, от пошлости, от сна!
Так выручай, простое детство
И лермонтовская сосна.
И не уйти. Меня за локоть
Хватает мир их, и, рыгнув,
Он хвалит Александра Блока,
Мизинец тонко отогнув.
Я бью наотмашь, и мгновенно
Он внешне переменит суть,
Он станет девушкой надменной,
Пенснишки тронет на носу.
И голосом, где плещет клизма,
Пенснишки вскинув, как ружье,
Он мне припишет десять "измов"
И сорок "выпадов" пришьет.
Я рассмеюсь, я эту рожу
Узнаю всюду и всегда,
Но скажет милая: "Быть может",
И друг мне руку не подаст,
И будет утро... На рассвете
Мне скажет Александр Блок:
"Иди, поэт, ищи по свету,
Где оскорбленному есть чувству уголок".
Иди, доказывай алиби,
Алиби сердца, или вот -
Вполне достаточный калибр
Мелкокалиберки "франкот".

Советские поэты, павшие на
Великой Отечественной Войне,
Москва, "Советский Писатель", 1965

ВСТУПЛЕНИЕ К ПОЭМЕ `ЩОРС`

Я открываю окна в полночь.
И, полнясь древней синевой
И четкостью граненой полнясь,
Ночь проплывает предо мной.
Она плывет к своим причалам,
Тиха, как спрятанный заряд,
Туда, где флаги раскачала
Неповторимая заря.
Я слушаю далекий грохот,
Подпочвенный, неясный гуд,
Там поднимается эпоха,
И я патроны берегу.
Я крепко берегу их к бою.
Так дай мне мужество в боях.
Ведь если бой, то я с тобою,
Эпоха громкая моя.
Я дни, отплавленные в строки,
Твоим началам отдаю,
Когда ты шла, ломая сроки,
С винтовкою на белый юг.
Я снова отдаю их прозе,
Как потрясающие те -
В несокрушающих морозах
И в сокрушающей мечте.
Как те, что по дороге ржавой,
В крови, во вшах, в тоске утрат,
Вели к оскаленной Варшаве
Полки, одетые в ветра.
Так пусть же в горечь и в награду
Потомки скажут про меня:
"Он жил. Он думал. Часто падал.
Но веку он не изменял".

Советские поэты, павшие на
Великой Отечественной Войне,
Москва, "Советский Писатель", 1965

Девушка взяла в ладони море,
Море испарилось на руках.
Только соль осталась, но на север
Медленные плыли облака.
А когда весенний дождь упал
На сады, на крыши, на посевы,
Капли те бродячие впитал
Белый тополиный корень.
Потому, наверно, ночью длинной
Снится город девушке моей,
Потому от веток тополиных
Пахнет черноморской тишиной.

Советские поэты, павшие на
Великой Отечественной Войне,
Москва, "Советский Писатель", 1965

ТИГР В ЗООПАРКЕ

Ромбическая лепка мускула
И бронза - дьявол или идол,
И глаза острого и узкого
Неповторимая обида.
Древней Китая или Греции,
Древней искусства и эротики,
Такая бешеная грация
В неповторимом повороте.
Когда, сопя и чертыхаясь,
Бог тварей в мир пустил бездонный,
Он сам создал себя из хаоса,
Минуя божии ладони.
Но человек - созданье божие -
Пустое отраженье бога
Свалил на землю и стреножил,
Рукой уверенно потрогал.
Какой вольнолюбивой яростью
Его бросает в стены ящика,
Как никнет он, как жалко старится
При виде сторожа кормящего,
Как в нем неповторимо спаяны
Густая ярость с примиренностью.
Он низведенный и охаянный,
Но бог по древней одаренности.
Мы вышли. Вечер был соломенный,
Ты шел уверенным прохожим,
Но было что-то в жесте сломанном
На тигра пленного похожим.

Советские поэты, павшие на
Великой Отечественной Войне,
Москва, "Советский Писатель", 1965

ПИСЬМО

Жоре Лепскому

Вот и мы дожили,
Вот и мы получаем весточки
В изжеванных конвертах с треугольными штемпелями,
Где сквозь запах армейской кожи,
Сквозь бестолочь
Слышно самое то,
То самое, -
Как гудок за полями.
Вот и ты - товарищ красноармеец музвзвода,
Воду пьешь по утрам из заболоченных речек.
А поля между нами,
А леса между нами и воды.
Человек ты мой,
Человек ты мой,
Дорогой ты мой человече!
А поля между нами,
А леса между вами.
(Россия!
Разметалась, раскинулась
По лежбищам, по урочищам.
Что мне звать тебя?
Разве голосом ее осилишь,
Если в ней, словно в памяти, словно в юности:
Попадешь - не воротишься.)
А зима между нами,
(Зима ты моя,
Словно матовая,
Словно росшитая,
На большак, большая, хрома ты,
На проселочную горбата,
А снега по тебе, громада,
Сине-синие, запорошенные.)
Я и писем писать тебе не научен.
А твои читаю,
Особенно те, что для женщины.
Есть такое в них самое,
Что ни выдумать, ни намучить,
Словно что-то поверено,
Потом потеряно,
Потом обещано.
(...А вы всё трагической героиней,
А снитесь - девочкой-неспокойкой.
А трубач - тари-тари-та - трубит: "по койкам!"
А ветра сухие на Западной Украине.)
Я вот тоже любил одну, сероглазницу,
Слишком взрослую, может быть слишком строгую.
А уеду и вспомню такой проказницей,
Непутевой такой, такой недотрогою.
Мы пройдем через это.
Как окурки, мы затопчем это,
Мы, лобастые мальчики невиданной революции.
В десять лет мечтатели,
В четырнадцать - поэты и урки,
В двадцать пять - внесенные в смертные реляции.
Мое поколение -
это зубы сожми и работай,
Мое поколение -
это пулю прими и рухни.
Если соли не хватит -
хлеб намочи потом,
Если марли не хватит -
портянкой замотай тухлой.
Ты же сам понимаешь, я не умею бить в литавры,
Мы же вместе мечтали, что пыль, что ковыль, что криница.
Мы с тобою вместе мечтали пошляться по Таврии
(Ну, по Крыму по-русски),
A шляемся по заграницам.
И когда мне скомандует пуля "не торопиться"
И последний выдох на снегу воронку выжжет
(Ты должен выжить, я хочу, чтобы ты выжил),
Ты прости мне тогда, что я не писал тебе писем.
А за нами женщины наши,
И годы наши босые,
И стихи наши,
И юность,
И январские рассветы.
А леса за нами,
А поля за нами -
Россия!
И наверно, земшарная Республика Советов!
Вот и не вышло письма.
Не вышло письма,
Какое там!
Но я напишу,
Повинен.
Ведь я понимаю,
Трубач "тари-тари-те" трубит: "по койкам!"
И ветра сухие на Западной Украине.

Декабрь 1940

Советские поэты, павшие на
Великой Отечественной Войне,
Москва, "Советский Писатель", 1965

В этих строках все: и что мечталось
И что плакалось и снилось мне,
Голубая майская усталость,
Ласковые песни о весне,
Дым, тоска, мечта и голубая
Даль, зовущая в далекий путь,
Девочка (до боли дорогая,
До того, что хочется вздохнуть).
Шелест тополей. Глухие ночи,
Пыль, и хрусткий снег, и свет
Фонарей. И розовый и очень,
Очень теплый и большой рассвет.
Иней, павшие на землю тени,
Синий снег (какой особый хруст!)...
Я гляжу на сложное сплетенье
Дней моих, и снов моих, и чувств.
И стою, взволнован и задумчив,
И гляжу взволнованно назад.
Надо мною пролетают тучи,
Звезды темно-синие висят.
Месяц из-за тучи рожу высунул...
И я думаю, взволнован и устал,
Ой, как мало, в сущности, написано,
Ой, как много,- в сущности, писал!

Павел Коган. Гроза.

(Из набросков)

Разрыв-травой, травою-повиликой
Мы прорастем по горькой,
по великой,
По нашей кровью политой земле...